Неточные совпадения
«Нет, конечно, Тагильский — не
герой, — решил Клим Иванович Самгин. — Его поступок — жест отчаяния. Покушался сам
убить себя — не удалось, устроил так, чтоб его
убили… Интеллигент в первом поколении — называл он себя. Интеллигент ли? Но — сколько людей убито было на моих глазах!» — вспомнил он и некоторое время сидел, бездумно взвешивая: с гордостью или только с удивлением вспомнил он об этом?
Я был в этот вечер
героем дня, но меня предупредили, что если Костя в лесу встретится, прямо стрелять в него, а то
убьет, не простит позора.
Романы рисовали Генриха IV добрым человеком, близким своему народу; ясный, как солнце, он внушал мне убеждение, что Франция — прекраснейшая страна всей земли, страна рыцарей, одинаково благородных в мантии короля и одежде крестьянина: Анис Питу такой же рыцарь, как и д’Артаньян. Когда Генриха
убили, я угрюмо заплакал и заскрипел зубами от ненависти к Равальяку. Этот король почти всегда являлся главным
героем моих рассказов кочегару, и мне казалось, что Яков тоже полюбил Францию и «Хенрика».
— «Его, властителя,
героя, полубога…» Друга моего Гришу Кулебякина
убили здесь… «Человек он был». «Орел, не вам чета»… Ты видишь меня? Хорош?… Подковки гнул. А перед ним я был мальчишка и щенок. Кулачище — во! Вот Сухово-Кобылин всю правду, как было, написал… Только фамилию изменил, а похожа: Ку-ле-бя-кин у него Семи-пя-дов. А мою фамилию целиком поставил: «После докучаевской трепки не жить!» После истории в Курске не жить!
—
Герои спят, — сказал он хрипло; был утомлен, с бледным, бессонным лицом, и тотчас тревожно уставился на меня. — Вторые лица все на ногах. Сейчас придет Эстамп. Держу пари, что он отправится с вами. Ну, Санди, ты отколол штуку, и твое счастье, что тебя не заметили в тех местах. Ганувер мог тебя просто
убить. Боже сохрани тебя болтать обо всем этом! Будь на нашей стороне, но молчи, раз уж попал в эту историю. Так что же было с тобой вчера?
Фаддей за любезное ему дело принялся, как и надобно ожидать от истого охотника, горячо, то есть провел моего
героя верст пять по болоту,
убил двух уток и одного даже бекаса и хотел уже вести барина еще далее, к месту, где, по его словам, была уйма рябчиков.
Герой рассказа — обычный для Достоевского одинокий человек, обычный дьяволов подвижник, отчасти даже человекобог, в некотором роде достигший кирилловского идеала. Он решил
убить себя, и вот почему...
— Куда! Назад!
Убьют! Зря пропадешь, дите… — донеслось до слуха юноши, и снова ахнули неприятельские батареи, вырывая целые ряды серых
героев отважно спешивших навстречу смерти. И снова все утонуло в застлавшем поле пороховом дыму.
A сердце сжималось в это самое время страхом за жизнь младшего братишки. Ведь красавчик Иоле был любимцем семьи! Ведь, не приведи Господь,
убьют Иоле, старуха-мать с ума сойдет от горя, и не захочет без него жить!.. — вихрем проносится жуткая мысль в мозгу боевого
героя. Потом приходит на ум её недавняя просьба, просьба взволнованной, любящей матери-старухи.
Драться я не могу в этой обстановке, решительно не могу, я бы, может быть, был
герой: дайте мне полк, золотые эполеты, трубачей, а идти рядом с каким-то диким Антоном Бондаренко и так далее и думать, что между мной и им нет никакой разницы, что меня
убьют или его
убьют — все равно, эта мысль
убивает меня.
—
Герой! Как же! Господи, да если он, — изнывал пристав в молитве, — да если он, мерзавец, пошевельнется,
убью как собаку. Господи!